Глеб Якунин, прошедший все формы шельмования, известные советской пропаганде, и доживший до возможности баллотироваться в Верховный Совет, недавно выступал на митинге в Лужниках. Он сказал, обращаясь и к избирателям и к депутатам: "Вам пришлось пережить время кнута, теперь нужно пережить время пряника". Трудно еще более лаконично выразить мысль о довольно тяжком искушении, перед которым поставлена сейчас совсем еще молодая общественность, первые ростки политизированного сознания. Но политика - это по своей природе - манипулирование, расчет, двойная игра, и в этом деле довольно трудно говорить о каком-то духовном целомудрии. Ошибка политика, или даже сатанинский злой умысел могут повлечь гибель миллионов. Это страшно, и влечет последствия на десятилетия. Но ошибка к у л ь т у р ы, а, точнее сказать, ее уступка государству в ущерб своей собственной сущности, т.е. своей исконной самостоятельности приводит к последствиям гораздо более страшным - к такому разрыву культурной традиции, к такому уничтожению самой почвы, после которых уже ничего не возможно, погибает этнос.
Очень многие сегодня - пожалуй, кроме уж совсем завзятых либералов - чувствуют катастрофичность именно сегодняшнего "перестроечного" положения для культуры. Ностальгия по 70-м годам охватила сейчас не только "патриотов-государственников", но и аутсайдеров, для которых 70-е годы самим своим устройством облегчали нравственное противостояние злу. Все было просто: существовал абсолютно ложный, выдуманный мир "советской культуры", а все сколько-нибудь подлинное, каким бы далеким от политики оно ни было, оказывалось анти-советским. Кнут ходил по спинам как дождь, а зонтик выдавался только тому, кто прямо и в заранее утвержденной форме заявил о своей лояльности.
Но вот страна вовлечена в перемены, начался п р о ц е с с какой-то государственной ломки, маневров правящей верхушки, цели и границы которых никому в общем-то не ясны. Горбачев и его политика - предмет не разума, но веры. И на почве этой веры еще полгтора года назад сразу определилось несколько позиций и несколько типов поведения. Одни говорят: "Горбачев - первый диссидент страны", другие, более осторожные, вовсе не отождествляя себя вполне с воображаемыми намерениями Горбачева, считают, что "нельзя упускать шанс" каким бы он ни был. И оправданием "нам" будет то, что публичной активностью "мы" создавали демократическое давление и подвигали либеральную фракцию партийной верхушки хоть немного, но влево. Голос тех, кто остался на позиции отказа от всякого компромисса с властью почти потонул сейчас в потоке западных похвал Горбачеву. И, наконец, есть те, кто, не особенно формулируя позицию, просто в силу избытка жизненных сил вовлекается в игру на любых условиях, предложенных новой властью.
II
Если приглядеться, за последние полтора года в отношениях культуры и государства было три фазы. В начале 88 года прорисовывался такой сценарий: государственное искусство (если вообще можно назвать словом "искусство" этот феномен) должно было расширить свои рамки, прокрустово ложе казенного "соцреализма" уже не устраивало саму власть, потому что за скобками оказывалось слишком многое из того, что талантливо и по своей внешней форме не радикально, и никак этой власти не угрожает."Мэтров" с крайне правого фланга пора было отправлять на пенсию. Умеренные, логикой возраста двигаясь в направлении естественного консерватизма, должны были пересесть на место первых. Левые - сдвинуться в центр. И таким образом, в структуре освобождалось место, и насос должен был накачать в этот пустой левый край то, что до времени оставалось за бортом и постоянно коптило по Би-Би-Си или сидело в молчаливой внутренней эмиграции. Это была полоса "перестроечных" съездов творческих союзов, где бурно ругали застой, каких-то кадровых перестановок, надежд на революцию в Союзе писателей, в Союзе художников, новых моделей кинопроизводства, обещанных Элемом Климовым, какого-то суперхозрасчетного эксперимента в театральной промышленности. Все это должно было создать новый климат внутри государственного искусства, как-то его реанимировать, и многие тогда считали, что процесс этот благополучно завершится тем, что слой активистов "от культуры" очередного подросшего поколения на несколько более свободных условиях втянется в структуру и будет там закономерно стареть. Вторая фаза началась, когда вдруг оказалось, что ни правые, ни "центр" никуда не собираются перемещаться, и хотят умереть на своих местах. Конфликт мог бы принять очень тяжелые формы, если бы не открыли границу. Давление несколько упало. Все авангардисты поехали выставляться за бугор, театральнюе студии - на гастроли, писатели - ругать сталинизм в длительных круизах. Тут уже началась своя жизнь, условия которой диктовались спросом на Западе.
Когда активному меньшинству стало ясно, что старые "союзы" - организации безнадежные, началась вторая фаза. Стали возникать альтернативные общества. Фонд культуры, так бурно приветствуемый поначалу печатью, стал быстро засоряться государственными чиновниками - в ответ возникло общество "Культурное возрождение". "Приличные" писатели начали образовывать альтернативный союз - комитет "Писатели в поддержку перестройки" ("Апрель") и т.д. Показательна в этом смысле история "Московской трибуны". Группа интеллектуалов объединилась в некий клуб в расчете на то, что власть станет опираться не только на придворных советников, но и поощрять группы независимых влиятельных экспертов, прислушиваться к их точке зрения, учитывать и их рекомендации. К "Московской трибуне" именно в этой роли многие проявляли некоторый интерес. Но первый номер бюллетеня этого клуба, вышедший наконец в апреле (почти триста страниц стенограмм), обнаружил, что никто к их голосу не прислушивается, и самый высший эшелон творческой интеллигенции вынужден подписывать такие же резолюции и письма протеста, которые и десять лет назад подписывали диссиденты. Так стала прорисовываться картина нынешней фазы - с ее новым климатом и душевным самочувствием тех, кто решил бороться за шанс.
Обнаружилось, что "либеральная фракция", может быть, и без особого умысла, без заведомого решения, а просто и сама находясь в потоке совершенно стихийной эволюции, сталкивает на условиях естественной борьбы за выживание старые советские структуры с новыми альтернативными попытками. Это борьба неравная и в позиции тех, кто ее провоцирует, есть что-то кощунственное.
III
Эту динамику можно проследить на тьме примеров в любой области культурной жизни. Возьму только один - положение литературного "андерграунда". В начале прошлого года, на волне бурного расцвета предпринимательских ожиданий, забрезжила перспектива кооперативных и - страшно подумать! - даже частных издательств, и "пишущие" стали подтягиваться к крупным московским литературным центрам. А те, кто чувствовал себя в силах начать "свое дело", попытались сплотиться. Группа поэтов во главе с М.Болотовским, старостой поэтического семинра К.Ковальджи образовала клуб "Алфавит" с большой программой деятельности, включая, конечно, и издание поэтического альманаха, журнала и т.д. К декабрю, когда постановлением Совмина этим надеждам был положен конец, "Алфавит" медленно заглох. Другая интересная и, к сожалению, малоизвестная литературная группа - выпускников литинститута во главе с Л.Костюковым издает уже два года независимый журнал "Слово". В условиях "гласности и перестройки" журнал "Слово" - все тот же, что и в семидесятые годы, машинописный "кирпич" страниц на триста. Максимум чего пока удалось добиться молодым профессиональнюм литераторам - материалы "Слова" издаются Литинститутом в виде журнала для внутреннего пользования тиражом 50 (!) экземпляров на ротапринте.
Более крупные и энергичные центры - не говорю сейчас об их уровне, а только о предприимчивости - как, например, творческая лаборатория при "Театре-студии на досках" или творческий центр во главе с М.Роммом в смысле издательской деятельности находятся там же, где и год назад. М.Ромм объявил о намерении издавать газету о молодой московской литературе, но пока это только намерение. И уже сейчас легко предсказать судьбу этой газеты - либо ей не бывать, либо придется так сильно подстелиться под ЦК ВЛКСМ, которого обязывают курировать все - от экологического движения до соц-арта, - что сама эта газета потеряет всякий смысл... Три месяца назад по Москве пронесся слух, что В.Ерохин, руководитель литстудии "Волшебный фонарь", взялся за издание первого кооперативного литературного журнала на базе кооперативного издательства "Прометей". Материал собрался быстро, отсутствие бумаги оказалось непреодолимым препятствием.
Если посмотреть на всю эту картину с высоты птичьего полета, то что делать? плакать или смеяться? Ведь это не Ейск и не Мурманск, а М о с к в а. , т.е. в некотором смысле европествокая столица в конце двадцатого столетия. Как говорится, "витрина страны". Но целое поколение - а речь идет о тридцатилетних, уже десятилетие пищущих "в стол" - должно по-прежнему ползти на животе к печатному станку. Если отвлечься от слабо обоснованной веры в то, что "либеральная фракция" верхушки уважает "свободу творчества", и посмотреть трезво - ничего не изменилось, кроме несколько большей интенсивности суеты...
IV
Но если вглядеться в это "кроме", в голову приходят невеселые мысли. В 70-е, начале 80-х чисто литературный или сугубо религиозный журналы, не печатавшие никакой "политики", - уже одним фактом своего существования - были какой-то формой духовного сопротивления режиму и это обстоятельство волей-неволей помогало пищущим в подполье удерживать достоинство и исконную несовместимость искусства и государства.
Когда теперь, в 89-м году читаешь призыв творческого центра (М.Ромм) участвовать в фестивале самиздатских литературно-художественных журналов где-то в фойе гостиницы "Орленок", - становится нехорошо от сознания того, как легко "контркультура 70-х" готова превратиться в "капустник". Я помню время, совсем недавнее, когда стихи Ивана Жданова переписывались рукой, стихи А.Еременко и А.Парщикова, как и песни Б.Гребенщикова слушались с радостным сознанием того, что цемент "советской поэзии" залепил все же не все щели и было вполне здоровое понимание того, что каток должен давить эти вьюнки, независимо от их масштаба, резерва роста, а просто в силу их природы.
Беру в магазине новый выпуск "Для поэзии". Какая-то катастрофа: в нем две части - в одной Т.Баранова представляет традционалистискую "пост-твардовскую" поэзию, которую направлено выискивает "Наш современник", выдавая ее за собственно русскую поэзию; в другой - Ш.Эпштейн представляет "метаметафористов", которых в прошлом году так долго жевали в "Юности" после публикации ничтожной подборки. Замечательна идея такого дня поэзии - "поэтический социалистический плюрализм - в действии". Две школы, так сказать, в честном соперничестве! Как две команды КВНа...
Существует известный примитивный механизм удерживания и наращивания власти - излюбленный Сталиным, десятки раз уже описанный "перестроечной" прессой - постоянное стравливание всего, что хоть в какой-то степени претендует на духовное влияние. Эта игра играется тут давно и будет играться всегда, - причем на всех этажах политической и культурной жизни, начиная от Съезда советов и кончая поэтическим сборником.
И может быть потому, что политизированная общественность еще очень молода, никаких традиций не помнит, она легко покупается на эту игру. Но в российской культурной традиции - скводь все безумные калечащие душу искушения этого страшного столетия - все же удержался очень отрефлексированный образ естественного сопротивления искусства всякой политике, манипулированию человеком. Это - Машдельштам. А отступая назад - Блок, Пушкин.
И мы этому образу изменяем. Снова - неужели снова - покупаемся на этот кровавый "капустник"?
V*
Мы имеем право на печатный станок не по решению "всенародно" избранного "парламента", и не потому что готовы принять условия игры, предлагаемые "либеральной" властью, и не по тому, что мы "за перестройку", а просто - в с и л у р о ж д е н и я.. Наверное, так?
А.Морозов
редактор независимого журнала "Параграф"
